Европейский союз испытывает не кризис ценностей, а кризис решений. Политики объединения много говорят, но мало делают и не берут на себя ответственность за будущее континента. Геополитические провалы, экономическое истощение и внутренние разногласия делают из европейского проекта не союз будущего, а механизм распределения вреда между странами-членами. Доктор философских наук, главный редактор болгарского издания Pogled.info Румен Петков – специально для «Южной службы новостей».

«Кризис ценностей», в котором якобы находится Европейский союз – это удобное клише, ведь ценности есть – они прописаны в документах, резолюциях, стратегиях, зафиксированы в речах политиков. Такая формулировка прикрывает истинную проблему нынешнего кризиса – кризиса политической воли и ответственности европейских чиновников.

Сегодня ЕС похож на машину, которая громко гудит, но не движется. Или движется по инерции. У машины этой нет руля, нет человека, который бы взял на себя ответственность руководить ею. Внеочередные встречи, чрезвычайные форматы, чрезвычайные декларации – болтовня, от которой нет толка. Решения откладываются, либо принимаются так, чтобы в случае провала не нашелся крайний.

Европейская конструкция изначально была ориентирована на постепенное развитие, прогнозируемые угрозы и взвешенные уступки. Однако реальность, в которой мы живем, характеризуется постоянными кризисами. Конфликты в Европе, дестабилизация системы безопасности, энергетические потрясения, демографический спад, деиндустриализация и геоэкономическое противостояние, где другие игроки действуют решительно, а ЕС – осторожно и с опозданием.

Парализованная Европа

Консенсус, который раньше был мощным инструментом, сегодня оказался парализован. Каждая страна может заблокировать любое решение. Один голос способен остановить коллективное мнение. В итоге мы получаем решения, которые устраивают всех, но не решают никаких проблем, а кризисы возникают быстрее, чем мы успеваем на них реагировать.

Итак, Европейский союз претерпел трансформацию из политического проекта в административную процедуру. Переход от союза идей к союзу формальностей. От активного геополитического игрока – к комментатору событий.

Обратим внимание на ситуацию на Украине. Европейский союз не был инициатором мирного процесса, не был его архитектором и не выступал в роли посредника. Он был лишь проинформирован о происходящем, вовлечен в ситуацию и вынужден реагировать. Санкции стали универсальным инструментом, заменяющим стратегию. Когда не знаешь, как действовать, вводишь санкции. Когда не можешь определить цель, применяешь наказания. Когда не контролируешь последствия, объясняешь, что «цена того стоит».

Однако цена этих действий ложится не на тех, кто принимает решения, а на промышленность и домохозяйства. Особенно страдают малые и средние страны, которые начинают ощущать, что решения принимаются без их участия и часто против их интересов.

Нам говорят о «европейской обороне», что нужно готовиться к войне. Все это звучит впечатляюще и будто бы имеет историческую значимость. Но кто определяет стратегические цели? Кто решает, когда Европа должна вступать в конфликт, а когда нет? Ответ на этот вопрос неудобен, но ясен: не Европейский Союз.

Военизация усиливается, а суверенитета становится меньше. Затраты растут, но контроль за ними отсутствует. Это не стратегическая автономия, а стратегическая зависимость под европейским флагом. Экономическая модель также постепенно разрушается, но тихо, без фанфар. Под давлением военных конфликтов, санкций и геоэкономических противостояний Европа теряет свои промышленные позиции. Производство переносится за границу, капитал ищет более безопасные условия в других местах. Стоимость энергии растет, труд становится все более обременительным, а правила ведения бизнеса – удушающими.

Вместо того чтобы вести честные дискуссии о будущем ЕС, Европа предлагает все больше правил, целей и сроков. Реальности становится все меньше, а абстракций – больше. Кризис решений перерастает в кризис доверия. Граждане ощущают, что не участвуют в принятии решений, государства – утрачивают контроль, а элиты стремятся говорить громче, чтобы заглушить любые сомнения.

И здесь начинается самый опасный процесс: постепенное выхолащивание смысла из ЕС. Форма остается прежней, институты функционируют, процедуры работают, но воля ослабевает. Союз не рушится с грохотом, а растворяется в бесконечных совещаниях, осторожных формулировках и страхе перед политической ответственностью.

Если ЕС страдает от недостатка решений, стоит задуматься: где кроется проблема? Ответ неприятен – в самой структуре «единства», где различия воспринимаются не как нюанс, а как преграда. Европейское единство – это игра и притворство. На деле он раздроблен и это уже не прикрыть никакими «общими ценностями».

Каждая страна имеет свои интересы, которые могут игнорироваться во имя «единства». Север говорит о финансах. Юг – о выживании. Запад – о моральном лидерстве. Восток – о цене и безопасности. Все говорят о Европе, но подразумевают разную Европу.

На протяжении многих лет эти различия смягчались финансами: фондами, программами, пакетами, компенсациями – все это служило своего рода смазкой для системы. Однако сегодня ресурсы истощаются, а кризисы множатся. Когда смазка исчезает, детали начинают повреждать друг друга.

Северным экономикам становится всё сложнее обосновать перед своими обществами необходимость платить за решения, которые ими не были приняты. Южные общества все отчетливее осознают, что «солидарность» сопряжена с условиями, ограничивающими их суверенитет. Восточные государства ощущают, что их роль сводится к геополитическому буферу, а не к равноправным участникам процесса принятия решений. Это не союз, а иерархия, замаскированная под партнерство.

Постепенно приходит осознание, что ложь последнего десятилетия заключалась в другом: проблема не в «популизме». Нет, популизм – это лишь симптом, а не причина. Причина кроется в том, что решения принимаются вдали, на языке, который люди не понимают, но эти решения влияют на их жизнь.

Европейские элиты говорят о «большой Европе», но люди чувствуют, что теряют контроль над своей жизнью. Им говорят о демократии, но демократический выбор часто оказывается лишь формальностью – допустимой, если она не меняет курс.

Внутренние противоречия обостряются из-за еще одного фактора, о котором говорят только шепотом: неодинаковой цены геополитических решений. Для одних государств конфликт – это просто картинка на экране телевизора. Для других – экономический крах. Для третьих – экзистенциальная угроза.

Когда ЕС принимает «коллективные решения», они не действуют одинаково для всех. Однако они стремятся представить их как единые. Это вызывает чувство несправедливости, которое постепенно подрывает доверие к Союзу.

Особенно страдают малые и периферийные страны. Они лишены возможности влиять на процесс, но обязаны выполнять решения. Они находятся в наиболее уязвимом положении из-за кризиса решений. Если решения оказываются ошибочными, у них нет возможности смягчить последствия. У них нет поддержки, нет веса и нет шанса на исправление ситуации.

В ЕС все чаще риски распределяются среди всех участников, а ответственность за катастрофические последствия размывается. По мере усиления внутренних разногласий, Союз все больше погружается в абстрактные формулировки. Планы до 2030 года, видения до 2050 года, документы без конкретных адресатов – все это отражает стремление к общим словам, но не к конкретным действиям. Время граждан – сегодня, счета – в этом месяце, неопределенность – сейчас.

Именно в таких условиях кризис принятия решений превращается в кризис реальности. Когда внутренние противоречия парализуют волю, внешняя политика неизбежно становится просто реакцией. В результате ЕС начинает терять не только внутреннее единство, но и свою геополитическую субъектность.

В мире, который после окончания Холодной войны стал более опасным, Европа ведет себя скорее как наблюдатель с микрофоном, чем как влиятельный игрок. Она комментирует, осуждает, призывает, но редко берет на себя инициативу и почти никогда не определяет повестку дня.

Это фундаментальный геополитический кризис для ЕС. Союз реагирует на события, но не формирует их. Куда бы мы ни посмотрели – будь то война, мир, энергетика или безопасность – европейская позиция всегда следует за чьей-то другой. После американской инициативы, после военного конфликта, после экономического удара – ЕС редко оказывается первым.

Украина – яркий пример. Не потому, что Европа не участвует – она участвует, предоставляя финансовую помощь, оружие и риторическую поддержку. Но при этом ЕС не ставит перед собой четких целей.

Как выглядит конец?

Какую политическую цель преследует Европейский Союз? Где проходит грань между разумным риском и саморазрушением? На эти вопросы европейские лидеры не дают четких ответов. Отсутствие ясной стратегии приводит к тому, что санкции вводятся одна за другой, помощь продлевается, а риторика становится все более радикальной. Недостаток долгосрочного планирования ощущается все сильнее. ЕС ведет военные действия без плана и переговоры без стратегии.

Аналогичную ситуацию можно наблюдать и на Ближнем Востоке. Европейские страны выражают свою «глубокую обеспокоенность» и призывают к сдержанности, требуя обеспечения гуманитарного доступа. Однако они не являются посредниками, гарантами или архитекторами процесса. В регионе действуют другие силы, решения принимают другие. Европа платит моральную цену, не обладая необходимым политическим инструментарием.

Таким образом, Европейский союз становится моральным комментатором мировых событий. Парадоксально, что, заявляя о своей «стратегической автономии», Европа на самом деле становится все более зависимой. В энергетическом секторе ее поставщики постоянно меняются, но все равно остаются внешними. Военные расходы растут, однако суверенное командование отсутствует. Технологическое развитие сдерживается правилами, которые тормозят собственные отрасли, в то время как другие страны стремительно развиваются.

Автономия превратилась в лозунг, который удобен для речей и докладов. Однако действительность иная: ЕС не имеет контроля над ключевыми рычагами власти. Он лишь реагирует на последствия решений, принятых в других местах.

Когда политический центр отсутствует, пространство заполняется бюрократией. Это приводит к замедлению принятия решений, усложнению языка и размытию ответственности. Такая трансформация опасна, так как бюрократия не способна мыслить стратегически. Она может управлять процессами, но не может влиять на судьбы. А современный мир требует именно стратегического мышления.

Европа оказалась в парадоксальной ситуации: она является экономическим гигантом, но геополитически слабой; нормативным лидером, но стратегически пассивным участником; моральным голосом, но без возможности устанавливать рамки.

Когда кризисы накладываются друг на друга, эта модель начинает разрушаться изнутри. Однако геополитика никогда не ограничивается только картой. Она проникает в экономику, производство и уровень жизни, где ошибки уже невозможно скрыть словами.

Отсутствие воли стоит дорого

Геополитические просчеты неизбежно влияют на повседневную жизнь граждан. Они отражаются на счетах, в ценах и на предприятиях. Именно в этих аспектах становится очевидной суть кризиса решений в Европейском союзе – он проявляется как экономический и социальный удар, а не в виде абстрактных дискуссий в Брюсселе.

Европейская экономика строилась на предсказуемости: доступ к дешевой энергии, стабильные цепочки поставок, умеренные конфликты. Однако этот мир ушел в прошлое, а Европа продолжает действовать так, будто он все еще существует.

Последствия этого подхода болезненны. Стоимость энергии растет и остается нестабильной. Производство теряет конкурентоспособность, а отрасли, которые развивались десятилетиями, вынуждены закрываться или сокращать экспорт.

Это не «неизбежная цена за ценности», как нас пытаются убедить. Это цена отсутствия четкой стратегии. «Зелёная» трансформация превратилась из необходимой меры в догму. Она происходит без гибкости, без учета реальных возможностей перехода и без защиты промышленной базы. Европа стремится быть моральным лидером в мире, который не соблюдает никаких правил.

В то время как другие страны субсидируют, защищают и разрабатывают планы, ЕС лишь регулирует, наказывает и требует. Таким образом, конкурентоспособность приносится в жертву ради имиджа, а реальная экономика – ради отчетов.

Денежно-кредитная политика тоже оказалась в сложной ситуации. Из-за высокой инфляции пришлось ввести ограничения. Это было логично с точки зрения теории, но болезненно на практике. Стоимость кредитов снизилась, что привело к замедлению инвестиций. Малый и средний бизнес пострадали особенно сильно.

Но, напомню, экономические последствия распространяются неравномерно. У сильных экономик есть резервы, а периферийные страны лишены такой защиты. Малые государства оказываются зажаты между общими решениями и своей уязвимостью. Таким образом, Европейский союз предлагает два сценария истощения: одни страны выживают с трудом, другие скатываются к застою. И все это происходит под лозунгом «сближения».

В этом контексте кризис принятия решений в ЕС представляет для Болгарии гораздо большую угрозу, чем для Германии или Франции. Мы не участвуем в разработке крупных геополитических стратегий, но при этом вынуждены полностью нести на себе их последствия. Болгария не имеет возможности влиять на формирование глобальной политики. Мы получаем готовые решения, которые уже объяснены, оправданы и представлены как единственно верные. При этом у нас нет реальной возможности их корректировать. Нет места для национальной адаптации.

Здесь мы сталкиваемся с серьезной подменой понятий. Нам заявляют, что «Европа – это наш выбор». Но выбор подразумевает наличие альтернативы, активное участие и ответственность. То, что происходит сейчас, нельзя назвать выбором. Это следование, адаптация и молчаливое принятие решений, которые принимаются вдали от Софии, но отражаются на ее гражданах.

Когда цена становится слишком высокой, ответ остается прежним: «Это европейская солидарность». Однако солидарность без равноправия – это не солидарность, а зависимость, облеченная в благородные слова.

Европа когда-то была идеей контроля над собственной судьбой, миром через силу разума и балансом между интересами и ценностями. Сегодня же она все больше напоминает механизм распределения ущерба, а не источник будущего.

Когда союз перестает быть будущим, он начинает разваливаться еще до своего официального распада. И тогда встанет вопрос не о том, как спасти Европу, а о том, кто заплатит за ее колебания. И ответ, как обычно, начнется с периферии.